Весь мир на блюдечке сметаны - Страница 20

— Надо взять живой и мертвой воды… — заученно начал я.

— Постой, — оторопел дядька Нахвост. — Ты это всерьез, что ли?

— А как иначе? — удивился я. — Тут, правда, ограничения есть. Если сутки миновали, то хоть ты всего покойника в живой воде утопи, нипочем не воскреснет. То же самое — с мертвой. Если свежую рану, мигом завяжет. А если голову тебе вчера отрубили, можно и не браться, нипочем не прирастет. Только зелье зря потратишь, а его очень непросто достать. У бабушки ни капли нет, ни той воды, ни другой, за ней же в подземное царство спускаться надо, а это не каждый богатырь даже осилит.

— А ты не подшучиваешь над стариком? — недоверчиво вопросил дядька Нахвост. — Голову прирастить — да виданное ли дело! Всю жизнь людей травками пользую, и ни разу не слышал, чтоб кому-то отрубленную голову на место прирастили.

— А я — слышал, — упрямо сказал я.

Тот богатырь у нас часто бывал. Не мог не заехать, если в наших краях оказывался. Потому как здесь он, можно сказать, второй раз на свет родился. И не раз о том рассказывал. Самого-то меня еще и на свете не было.

Притащили его к бабушке местные пейзанты. Вообще-то они ее изрядно побаивались, но все-таки страх свой превозмочь сумели. Потому как спас тот богатырь деревню их от разора и истребления, победив чудище, из омута вылезшее. Чего твари той, триста лет мирно себе дремавшей, в селении потребовалось, я так и не узнал. Наверное, местные что-то такое и учудили, как обычно бывает. Может, водяного обидели, а может, какой демонолог деревенский умения свои девкам показывал.

Словом, выползло страшило из реки и давай хватать да убивать всех подряд. Все подряд — скорей к деревне родимой, тварь — за ними, и уж будьте покойны, ни один не ушел бы, не окажись в местной корчме богатыря.

Тот занимался спокойно любимым делом — о подвигах своих рассказывал, но чудище как увидел, сразу в драку. Богатыри любят со страшилами всякими драться, у тех головы с первого же удара не отлетают. А это, из омута, вообще на редкость крепкое попалось.

Долго бились они посреди деревни, богатырь уже и палицу сломал, мечом дрался. Тварюке тоже не сладко пришлось, начал ее воин одолевать. И одолел, богатыри они любое дело до конца доводят (отчего их так и боятся в народе). Только под конец оплошал — поверг страшилу на землю, меч уже занес, голову чтоб отрубить, а она возьми и взбрыкни напоследок. Когти на лапах такие — одного удара хватило. Хорошо, пейзанты не растерялись, подхватили тело, и скорей к бабушке, не дожидаясь, пока чудище землю скрести перестанет.

Бабушка говорила, голова только на полоске кожи держалась. Но была у нее под рукой вода как мертвая, так и живая. Нечастое дело, чтоб обе в одном месте одновременно оказываются, больно уж полезные в хозяйстве вещи. Капля живой воды на ведро, да по чайной ложечке под куст — овощи такие вырастут, медведя задерут, коли сунется. Когда богатыря обратно в деревню несли, одна капелька скатилась, да на репку попала. Так там такое началось!

В общем, повезло ему. Мертвой водой на отрубленную голову, чтоб приросла. Тут, между прочим и осторожность, и сноровка нужна немалая, потому как опасно с этой дрянью возиться. Капелька на кожу — и поминай, как звали. А также кто и куда.

Второй момент — голову правильно нахлобучить, причем сразу, одним движением. Иначе ходить бедолаге до конца жизни скособоченным.

Бабушке ни того, ни другого было не занимать. Мертвой водой, а потом сразу живой, пока не запеклась пена на остывших губах…

— Я — слышал, говорю уверенно и смотрю в глаза дядьке Нахвосту. Тот усмехнулся в седые усы, прикурил от уголька трубку, положил поклон иконе святого Аленкарра, покровителя курильщиков.

— Тебе поверю, — сказал неспешно, выдохнув облако вонючего дыма. — У тебя глаза честные. Врать, небось, совсем не умеешь.

Наверное, он прав. Незачем как-то учиться было. Кроме бабушки, почитай, ни с кем не общался, а ей попробуй соври, ложь за три доли чувствует.

— Спасибо тебе, дядька Нахвост, — кланяюсь в пояс, как положено. — Сколько с меня запросишь за…

И замялся. Собирался «за работу» сказать — так я ж ее сам и делал. «За травку» — звучит как-то двусмысленно. Словом, потерялся.

— Савку обратно преврати, — строго сказал старик. — В таком виде она сад разве что от комаров охранять способна. А больше ничего с тебя не возьму, и не вздумай мне деньги совать. Новый рецепт для меня дороже твоего серебра.

Серебра! А я-то, дурак, собрался ему медь совать! Хорошо в городе травнике зарабатывают, не то, что у нас в лесу. Там то яичками, то сметанкой заплатить норовят, медью — редко, а серебром — почитай, никогда.

Ладно, теперь вопрос, как скороподопулу обратно расколдовать. Чары-то вообще непонятно, откуда помню, а уж каких снимать, тем более не знаю. Впрочем, есть один способ, не то, чтобы хороший, но действенный.

Я достал из-за голенища нож, поморщившись, уколол палец и уронил тяжелую красную каплю на голову лягушке. И сразу отскочил в сторону.

И очень вовремя. Лягушку раздуло, с треском проклюнулись крылья, хвост, вытянулась и оскалилась острыми зубами пасть. Отвратительное зрелище, надо заметить.

Савка заметалась по комнате, стараясь от меня держаться подальше, обнаружила, что окно открыто, одним прыжком выскочила в сад. Недовольно захрипела что-то в мой адрес, грозно, но неубедительно.

— Довел животину, — сказал старик без особого осуждения. — Ладно, иди уж, ведун. Удачи тебе с богатырем твоим. Будешь в Холманске — заглядывай.

— Спасибо, дедушка, — я чуть не прослезился, до того растрогал меня старый травник, пошли ему Превеликий долгую и счастливую жизнь. Побольше бы таких людей, и жизнь легче сделалась бы.